Справочники города Гафуров уточняют, что он находится в составе Согдийской области Таджикистана, являясь центром Гафуровского района. Образован он был как Худжанский, далее был переименован в Советабадский, а нынешнее свое имя он получил в честь государственного деятеля, историка и академика Бободжана Гафурова. В некоторых печатных версиях его именуют Бободжан Гафуровский район. Административно-территориально он включает в себя также одиннадцать сельских общин. На карте Гафуров можно найти рядом с городом Худжанд. На протяжении своей истории он назывался Станцией-Ленинабад, Советабад, Ходжент. В районах Гафурова зарегистрировано около 14818 жителей.

Предприятия Гафурова выпускают марочные спиртные напитки, консервации, плодово-ягодные соки, компоты, продукты из меда. В городе функционирует хлопкоочистительный и кирпичный завод, который недавно был сдан в эксплуатацию. Одно из предприятий выпускает пиломатериалы, картонную, бумажную и деревянную тару. Фирмы и компании Гафурова предлагают услуги по производству и монтажу дверей и окон, банковские и телекоммуникационные услуги. Местная птицефабрика обеспечивает население свежей продукцией. Сельскохозяйственные организации Гафурова возводят фасоль, хлопок, маш, кукурузу, а также ведут деятельность по охране и восстановлению лесов. Через город проходит автодорога «Душанбе-Чанак», связывающая город с другими населенными пунктами. Образовательные учреждения Гафурова предлагают получить дошкольное и среднее образование. Все телефоны города Гафуров публикуются в бизнес справочниках района. Информация в справочниках телефонов Гафурова изменяется и обновляется согласно изменениям контактов учреждений и предприятий города.

Являясь наиболее полной справочной версией, Желтые страницы Гафурова предлагают контактную информацию обо всех учреждениях и компаниях, которые работают на его территории. Содержание телефонных справочников Гафурова помогает лучше ориентироваться в его жизни и деятельности.

Языковеды, востоковеды, историки Алпатов Владимир Михайлович

Мудрый директор (Б. Г. Гафуров)

Мудрый директор

(Б. Г. Гафуров)

Академик Бободжан Гафурович Гафуров (1908–1977) был моим начальником девять лет, с 1968 по 1977 гг. Он занимал пост директора Института востоковедения АН СССР, а я был в этом институте аспирантом, а затем младшим научным сотрудником. При такой разнице в положении я, конечно, не принадлежал к числу людей, близко его знавших. Разговаривал с Гафуровым я один раз. Видел я его в основном издали, главным образом в знаменитом актовом зале в Армянском переулке, где когда-то играл театр «Габима»; Гафуров сидел в президиуме, а я где-нибудь в дальнем ряду. Но личностью он был настолько интересной, что хочется о нем рассказать.

В институте Бободжан Гафурович появился неожиданно для всех летом 1956 г., прямо с должности первого секретаря ЦК Коммунистической партии Таджикистана. Я не буду ничего говорить о его многолетней деятельности в этой республике: знаю ее лишь по слухам в годы его директорства и позже, а слухи ходили разные и зачастую противоречивые. Но, безусловно, этот человек прошел большую школу руководителя, и это чувствовалось.

К моменту переезда Гафурова из Сталинабада в Москву обстановка в Институте востоковедения была далеко не простой. Когда я слышал рассказы об этом и читал стенограммы институтских заседаний тех лет, то невольно вспоминал высказывание одного критика, правда, про другую эпоху: «У нас обилие талантов, и нет только одного – литературы». Институт до 1956 г. не был велик по числу сотрудников, но состоял по большей части из сильных ученых разных поколений, в основном среднего и старшего. Тогда еще востоковедение оставалось «штучной» наукой, когда почти каждый был уникальным специалистом. Но целое из всего не складывалось. Каждый смотрел в свою сторону. Востоковеды сходных специальностей либо не замечали друг друга, либо яростно опровергали оппонентов. Бушевали склоки, причем по обыкновению тех лет каждая из противоборствующих сторон выискивала у своих противников «идейные ошибки» и «отход от марксизма». Например, после выступления И. В. Сталина против Н. Я. Марра филологи института, в большинстве знающие и серьезные люди, несколько лет занимались выискиванием пережитков марризма друг у друга. Руководители института сами были действующими востоковедами, а потому во время такого рода конфликтов отстаивали свою точку зрения и клеймили противоположную, отчего конфликты разгорались еще жарче. С 1950 по 1955 гг. трижды менялись директора, которых «съедали» противники.

Все кончилось знаменитым выступлением А. И. Микояна на ХХ съезде КПСС, где говорилось, что Восток уже пробудился, а Институт востоковедения никак не пробуждается. Тут же в журнале «Крокодил» появилась карикатура, где деятельность института изображалась в стиле иллюстраций к арабским сказкам. Четвертая смена директора стала неизбежной, и кто-то наверху решил более не ставить на должность человека из академической среды, а прислать «сильного администратора» совсем со стороны. Выбор пал на Гафурова, который как раз тогда лишился поста в Таджикистане.

Поначалу нового директора приняли настороженно, слишком чужим он выглядел. Один из виднейших ученых института Н. И. Конрад 26 июля 1956 г. в письме старому другу Т. И. Райнову беспокоился об «очередной пертурбации в востоковедении», когда «призван варяг из Таджикистана», который «вряд ли наведет порядок». К счастью, Конрад ошибся: времена Гафурова, по признанию многих сотрудников, оказались лучшими в истории института. Я застал эту эпоху уже в ее конце, когда обстановка несколько ухудшилась и стала менее творческой. Но и тогда жизнь института была интересной и, насколько могу судить, живее, чем в других гуманитарных институтах академии.

Но вначале перед новым директором стояла сложная задача. Надо было соединить разрозненные силы в единый коллектив, объединить специалистов для решения назревших проблем. Безусловно, все это было связано с активизацией советской политики на восточном направлении, начавшейся в середине 50-х гг. Институт в старом виде не мог здесь помогать ЦК и МИДу и из-за разрозненности специалистов, и из-за нехватки исследователей по современности. Гафуров должен был, прежде всего, обеспечить выполнение заданий сверху. Как опытный партийный работник он понимал, что это нужно. И в то же время он сознавал необходимость комплексного подхода и занятий теорией.

Началась реорганизация института. Старый состав сохранился, но Гафурову удалось, пользуясь связями в «коридорах власти», добиться значительного расширения персонала. Шел целенаправленный поиск людей. Брали только что вернувшихся из лагерей, выгнанных с работы «космополитов», но также отправленных в запас военных и разведчиков; среди всех были квалифицированные специалисты. Но в наибольшей степени расширение состава шло за счет молодежи. В первое послевоенное десятилетие подготовка востоковедных кадров в Москве шла довольно интенсивно. Многих обучили в Московском институте востоковедения, хорошую подготовку давал и Военный институт иностранных языков, существовали восточные группы на историческом и филологическом факультетах МГУ. Как раз в середине 50-х гг. все эти учебные центры были закрыты или реорганизованы, вместо них создали ИВЯ (позднее ИСАА) при МГУ, где возобладал практицизм, который в дальнейшем ухудшит ситуацию с притоком кадров в Институт востоковедения. Но в 1956 г. до этого еще было далеко. В Москве имелось немало перспективных молодых людей со знанием восточных языков, многие из которых не были особенно хорошо устроены. А наука в те годы пользовалась высоким престижем, и шли туда охотно, не то, что сейчас.

Бободжан Гафурович понял, что ставку надо делать на молодежь. Поколение 25–30-летних востоковедов разного профиля быстро заняло ведущее положение в институте, начав заниматься проблемами, которые до них никто не изучал. Гафуров не боялся выдвигать молодых сотрудников на руководящие должности, заметно отодвигая в сторону старшее поколение, ранее господствовавшее в институте. И поколение гафуровских выдвиженцев стало ведущим и определяющим в институте на долгие десятилетия, до самого последнего времени, некоторые из него работают до сих пор. А заместителем директора и ученым секретарем стали люди, только что вернувшиеся издалека.

Со времен Таджикистана Гафуров умел работать с людьми. Ученица Н. И. Конрада и Н. А. Невского Фанни Александровна Тодер рассказывала мне, как ее после восьми лет, проведенных вне востоковедения, вдруг в январе 1957 г. вызвали в институт для беседы. Она была принята самим директором в его кабинете. Гафуров вышел навстречу. Он сказал: «Вы много лет были вне своей альма-матер. Но мы исправим ошибку. Нам надо наладить в институте справочно-информационное дело. Прошу Вас помочь». После такого приема истосковавшаяся по работе Тодер уже не могла отказаться от работы в Отделе информации, хотя ей хотелось заниматься исследовательской работой (впоследствии она смогла перейти на нее). И так Гафуров разговаривал со многими поступавшими на работу.

Была после прихода нового директора реорганизована и структура института. В том числе в 1958 г. был создан Отдел языков, в котором я впоследствии работал. Лингвистов института, раньше раскиданных по разным страноведческим отделам, где их «забивали» историки и экономисты, собрали вместе, в однородный коллектив, от чего производительность труда сразу пошла вверх (так же поступили и с литературоведами).

Если прежние директора вольно или невольно оказывались в гуще склок, то Бободжан Гафурович умел стоять над схваткой и гасить конфликты. Борьба «партий» в институте надолго прекратилась. Сыграла здесь роль и ставка на молодежь: приходили свежие силы, не вовлеченные в грызню прежних лет, смотревшие на происходящее совсем по-иному.

Смягчение скандальных ситуаций, умение вовремя взять под контроль происходящее не означали для Гафурова прекращения научных споров и дискуссий. Наоборот, именно при нем в институте все время дискутировали, в том числе по вопросам, которые еще несколькими годами раньше считались абсолютно не подлежащими обсуждению. Конечно, здесь играла роль общественная ситуация в стране после ХХ съезда КПСС, но не все из научных начальников поощряли излишнее «вольнодумство». Гафуров же, как государственно-мыслящий человек, понимал, как важно умело организовать спор, в котором рождается истина. Он не давал этим спорам перерасти в избиение научных противников. Ф. А. Тодер передавала его слова: «В науке нельзя бить по кумполу». А если его подчиненных начинали обвинять в «идейных ошибках» люди, находившиеся вне института, Гафуров всегда старался их защитить. И шли яростные споры по многоукладности, азиатскому способу производства, особенностям капитализма на Востоке, в которых участвовали и сотрудники института, и люди со стороны. Участники дискуссий, как правило, исходили из марксизма, но при этом критически пересматривали многие догматические подходы и положения. Спорили по своим вопросам все: и экономисты, и историки, и лингвисты.

Интеллектуальная свобода в институте по меркам тех лет была значительной, однако, она имела свои рамки, которые четко обозначились во второй половине 60-х гг. Поощрявший свободный поиск истины в профессиональной сфере, Гафуров был жестким начальником, как только речь заходила о политической деятельности его сотрудников. Тут он никогда никого не защищал. Безусловно, он был крупным партийным работником сталинской формации, широким, умным, но не сомневавшимся в своем праве карать за грехи. И так же он не сомневался в правоте коммунистического дела.

Это особенно проявилось весной 1968 г. во время «подписной кампании», когда по Москве прокатилась волна коллективных писем интеллигентов против преследований тех, кого начинали называть диссидентами. Я тогда еще не работал в институте и сам не наблюдал происходившее, но когда поступил в аспирантуру несколько месяцев спустя, эта история еще активно обсуждалась. В некоторых институтах кампания против «подписантов» была как-то смягчена, но не в институте, возглавлявшемся Гафуровым. Двоих (Ю. Я. Глазова и А. М. Пятигорского) уволили, и оба через какое-то время эмигрировали. Других долго прорабатывали, а потом еще несколько лет так или иначе в институте притесняли, не повышали в должности и, разумеется, не выпускали за границу. Директор был как бы в стороне от всех карательных мер, передав основные функции заместителям и парткому. Но все понимали, что каждая акция была согласована с ним.

Потом в институте еще бывали случаи подобного рода, правда, не столь масштабные. Одно из них я наблюдал в аспирантские годы: на сельхозработах сотрудник института высказался по поводу советского строя в духе западных «голосов», за что по возвращении с «картошки» был уволен. И еще история, казалось бы, и не совсем политическая. На открытом партсобрании выступил аспирант и заявил, что работа специалистов высокой квалификации на уборке картофеля – безобразие, поскольку люди используются не по назначению. Сразу этого аспиранта начали прорабатывать, в институтской стенгазете появилась карикатура на него, а после окончания аспирантуры его в институт не взяли. Думаю, что во всех случаях ход кампании направлялся директором. Характерно, что и сотрудника, уволенного за разговоры на «картошке», и аспиранта, пострадавшего за выступление против этой «картошки», взяли на работу в другие научно-исследовательские учреждения. Положение «подписантов» в институте заметно улучшилось, когда директором после Гафурова стал Е. М. Примаков: тот явно старался показать, что с этими людьми раньше поступили несправедливо, а теперь надо воздать им по заслугам.

Гафуровская политика, конечно, создавала подспудную напряженность в институте. Многие, не выступая публично, разделяли взгляды уволенных и проработанных. Я хорошо это почувствовал в первые же дни в институте, когда сдавал вступительные экзамены в аспирантуру. В вестибюле в Армянском переулке висел стенд, посвященный Великой Отечественной войне. Под одной из фотографий, очевидно, была подпись «Жители Праги приветствуют воинов-освободителей». Но в конце августа или начале сентября 1968 г. кто-то отодрал конец подписи, и она выглядела так: «Жители Праги привет».

Но и мне, никогда не разделявшему диссидентских идей, пострадавших было по-человечески жалко. С людьми поступили жестко. Однако спустя много лет думаешь, что в позиции Гафурова была своя правда. «Подписантов» и прочих «антисоветчиков» зажимали и затирали, но им давали возможность работать, их труды печатали. Директор добивался одного: чтобы сотрудники занимались своим делом, пусть при этом он и использовал естественные для человека его выучки грубые методы. Ученые должны были сделать выбор. Если для кого-то главным было публичное выражение своего неприятия советского строя, он лишался возможности заниматься в СССР наукой; большинство таких людей, в конце концов, покинули страну. Те же, кому было важно научное творчество, должны были отойти от политической деятельности. Один из эмигрировавших сотрудников института потом назвал своих выбравших науку коллег страусами, засунувшими голову в песок. Но результатом этого стали научные труды мирового значения. А две попытки нашей научной и прочей интеллигентской элиты активно заниматься политической деятельностью в 1905–1918 гг. и в 1989–1993 гг. принесли объективно большой вред нашей стране (притом, что профессиональные задатки у многих из этой элиты были прекрасными).

Для успешной же научной деятельности своих сотрудников Гафуров, безусловно, сделал много. Особенно важным было создание Издательства восточной литературы: очень немногие области науки имели свое собственное издательство, а среди гуманитарных наук востоковедение оказалось в этом отношении в самом привилегированном положении. Потом, правда, издательство превратилось в Главную редакцию восточной литературы издательства «Наука», но автономия его сохранилась (а в постсоветское время редакция вновь отделилась от «Науки» в самостоятельное издательство). Заботился Бободжан Гафурович и о том, чтобы его сотрудники посещали страны, которыми занимались. Перед этим не одно поколение советских востоковедов (исключая, естественно, тех, кто занимались Советским Востоком) работало, никогда не видев своих стран. Теперь же такие возможности стали появляться, хотя директор института, конечно, не всегда мог помочь: одни сотрудники по разным причинам были «невыездными», другие занимались странами, доступ в которые был затруднен или невозможен. Но в Индию, Японию, некоторые арабские страны начали ездить.

Мой единственный разговор с Гафуровым объяснялся этим. На следующий год после защиты кандидатской диссертации по японскому языку меня вдруг вызвал директор. Разговор занял меньше двух минут. Бободжан Гафурович велел мне дать заявку в институтский план на будущий год для поездки в Японию. И действительно, в следующем году я впервые в жизни туда поехал.

Нельзя сказать, что Гафуров был хорошо образован. Он окончил Коммунистический институт журналистики – не лучшее учебное заведение, по-русски говорил с сильным акцентом. Но, удивительное дело, такой человек очень хорошо понимал, кто есть кто и что есть что в науке. Директор обладал редким чутьем на перспективность или бесперспективность того или иного сотрудника и той или иной темы. Помогая сильным ученым, он бывал суров по отношению не только к диссидентам, но и к слабым сотрудникам. Однако и им он старался найти место, где они могли бы быть полезны. Помню, как на одном из собраний он обратился к заведующему Отделом языков В. М. Солнцеву: «Нам нужно создать в институте группу реферирования и переводов. До меня дошли слухи, что у Вас, Вадим Михайлович, не все в отделе – великие языковеды. Но язык они знают и пусть поработают в этой группе».

Гафуров не был доступен для сотрудников, секретариат во главе с Иваном Антоновичем Скрылем был на страже. Но когда у кого-то появлялась возможность высказать директору то, что наболело, он всегда как умный администратор стремился разобраться по существу. Помню один из отчетов Отдела языков директору. Нарушив весь этикет, на трибуну поднялся уже немолодой японист Н. А. Сыромятников (см. очерк «Этот бескомпромиссный Сыромятников»), у которого к тому времени две книги несколько лет лежали без движения в Главной редакции восточной литературы. Он говорил по обыкновению долго, чередуя серьезные вещи с пустяками. Гафурову слушать его надоело, и он, в конце концов, просто согнал Сыромятникова с трибуны. Но главное он понял, хотя ничего не обещал. Сразу обе книги япониста двинулись и в течение двух лет были изданы.

Сам вид Гафурова вызывал у части сотрудников некоторый трепет. Его почти квадратная фигура, тяжелая походка, акцент и очень своеобразные интонации – все вызывало и уважение, и некоторый страх. Но все знали, что в трудную минуту можно к нему обратиться, что он поможет и защитит. Гафуров, узнав как-то, что женщина, в тот момент даже не состоявшая в штате института и виденная им первый раз в жизни, безуспешно ищет недоступное для простых смертных лекарство для тяжелобольного ребенка, занялся, бросив все дела, доставанием лекарства в кремлевских аптеках и достал. Но делал это он далеко не бесплатно: эта женщина должна была выполнить его задание.

В 1968 г. Бободжан Гафурович стал академиком. Это звание он, разумеется, получил как администратор, но нельзя сказать, что он совсем не занимался научной деятельностью, пусть в коридорах говорили о том, что изданные под его именем сочинения писали другие. Главный его труд – объемистая книга «Таджики», история этого народа на протяжении многих веков. Но Гафуров всегда был политиком, и делалась книга, прежде всего, из политических соображений. Он знал, что консолидация его народа из сообщества племен в нацию еще не закончена (что в первые годы после распада СССР, увы, проявилось), и считал, что одним из средств такой консолидации должно стать создание национальной истории таджиков. А в 1974 г. много шума наделала неожиданная поездка Бободжана Гафуровича в Мекку. Сейчас в Таджикистане уверены, что он к концу жизни преодолел в себе атеизм и оценил свет истинной веры. Но представляется, что и здесь он, прежде всего, был политиком, ощущавшим себя представителем своей страны. По его мнению, такой поступок мог создать хорошее впечатление о нас в Саудовской Аравии и во всем мусульманском мире.

Я не застал Гафурова здоровым: при мне он казался старше своих лет, ходил с великим трудом, страдал одышкой. Потом он начал часто болеть и отсутствовать в институте. Это стало сказываться: без него слишком большую роль стали играть люди, далекие от науки (сразу удаленные после прихода Е. М. Примакова), усилились ранее редкие склоки. Обстановка в институте стала какой-то напряженной. Кажется, последний раз я видел Бободжана Гафуровича в марте 1977 г. на обязательном для посещения сотрудниками мероприятии, посвященном юбилею таджикского просветителя XIX в. Ахмада Дониша. Потом он уехал в Душанбе, а в июле мы узнали о его смерти.

Говоря об общей оценке деятельности Гафурова в институте, я еще раз обращусь к воспоминаниям Ф. А. Тодер. Однажды ее спросил иностранный ученый, почему во главе института стоит Гафуров и какой областью востоковедения он занимается (это было еще до выхода в свет книги «Таджики»). Она ответила, по-моему, очень точно: Гафуров – восточный мудрец, и именно такой человек должен стоять во главе Института востоковедения. И действительно это был мудрый человек, хорошо разбиравшийся в том, что делали его сотрудники, часто не благодаря знаниям, а благодаря огромному опыту и поразительной интуиции. Он умел сопрягать интересы государства, которому служил, и интересы высокой науки, бывая и суровым, и заботливым в зависимости от ситуации. Он преобразовал Институт востоковедения, который пережил и Гафурова, и советский строй, во многом оставшись таким, каким он в те годы стал.

После Гафурова институтом руководил Е. М. Примаков, потом Г. Ф. Ким. Оба тоже показали себя как опытные и умелые администраторы и люди государственного мышления, а образованностью его превосходили. И все-таки трудно отделаться от мысли о том, что по масштабу личности они как-то недотягивали до Гафурова. И еще думаешь: будь бы жив Бободжан Гафурович, может быть, иначе бы сложилась ситуация в Таджикистане и удалось бы избежать того, что случилось после 1991 г. с народом, который он так любил.

← Вернуться